Однажды, в конце семидесятых годов прошлого века, накануне празднования «Дня Советской армии и ВМФ» меня вызвали в политотдел и капитан Вакульчик, известный в дивизии, как любитель лирики, в “дружеском тоне “ потребовал написать стихотворение о жизни простого советского человека. – Стих должен быть мощным, хлёстким и правдивым, исходящим из глубин сознания простого советского гражданина – винтика огромного механизма, нашей необъятной Родины. Не надо лирики, только правду – матку, с экскурсом по истории СССР, с нашими Генеральными секретарями коммунистической партии, чтоб за сердце брало и до печёнки доставало, – отчеканил он своим писклявым голосом. – Но я не пишу стихи по заказу, я этого просто не умею делать, – пожав плечами, ответил я. – Молчать! Смирно! Что значит, не пишу? Ты случайно не забыл, что находишься в политотделе? Если партия приказывает, ты обязан писать, как Александр Матросов, ты должен броситься на амбразуру и выполнить, приказ партии… Полит беседа продолжалась около часа, в завершение замполит достал носовой платок, вытер пот со лба и, прищурив ехидно глазки, добавил: – Значит так, хочешь провести праздничные дни на гауптвахте? Я это устрою! Не хочешь – напишешь! – Сразу бы так и сказали. За вольную жизнь, я Вам даже пес-ню напишу. Но только потом не обижайтесь, если что получится не так как надо… А лучше вы мне на бумажке напишите, что я должен отобразить в стихотворении… На утро песня была готова:
Родился в Советском Союзе, живу, как сорняк на лугу. Я семечко в зрелом арбузе, А корни пустить не могу.
Как винтик в большом механизме, Держусь, что б резьбу не сорвать, Ведь нашей любимой Отчизне, На всех тунеядцев плевать!
Сменил кукурузник грузина, И “Кузькину мать” показал. Он земли Российского Крыма, В подарок хохлам передал.
А винтик ни ухом, ни рылом, С толпою кричит – одобря-ям! Забыв поклониться могилам, Погибшим в войне кораблям.
Страна развивалась и крепла, Транссиб, Днепрогэс, целина. Мы вырвались в космос из пепла. Генсек закусил удила.
На смену ему чернобровый, Пришёл дорогой наш Ильич. Построил порядок он новый, В застойную жизнь бросил клич.
Начальство жирует, а винтик, по-прежнему держит резьбу. Чужой психологии критик, как сталь – закаляет судьбу.
И нет в моей жизни просвета, Генсекам кричу – одобря-ям! Зачахла душа у поэта, жрёт плесень её по ночам.
Ну и где вы думаете, я провёл праздничные дни?! Вакульчик, обвинил меня в вольнодумстве и, отобрав ручку, запретил писать даже письма. Это был уже второй запрет со стороны замполитов, первый случился в речном училище после стихотворения «Я потомок Чингисхана». Капитан провёл у меня досмотр личного имущества. Из блокнотов аккуратно, под расчёску были вырваны все не благонадёжные стихи и рассказы. Он понимал, что если вдруг руководство политотдела узнает, чей заказ я выполнял, то его по головке не погладят. По его ходатайству, мне был предоставлен краткосрочный отпуск на Родину! После отпуска капитан обещал устроить мне весёлую жизнь…. К моему счастью, вернувшись из отпуска я узнал, что капитан Вакульчик был переведён в другую воинскую часть.
Консул добр: на арене кровавой Третий день не кончаются игры, И совсем обезумели тигры, Дышут древнею злобой удавы.
А слоны, а медведи! Такими Опьянелыми кровью бойцами, Туром, бьющим повсюду рогами, Любовались едва ли и в Риме.
И тогда лишь был отдан им пленный, Весь израненный, вождь аламанов, Заклинатель ветров и туманов И убийца с глазами гиены.
Как хотели мы этого часа! Ждали битвы, мы знали — он смелый. Бейте, звери, горячее тело, Рвите, звери, кровавое мясо!
Но, прижавшись к перилам дубовым, Вдруг завыл он, спокойный и хмурый, И согласным ответили ревом И медведи, и волки, и туры.
Распластались покорно удавы, И упали слоны на колени, Ожидая его повелений, Поднимали свой хобот кровавый.
Консул, консул и вечные боги, Мы такого еще не видали! Ведь голодные тигры лизали Колдуну запыленные ноги.
В Санкт-Петербурге историки установили точную дату гибели поэта Николая Гумилева. При работе с документами о расстрелах в период с 1918 по 1941 год, ученым удалось обнаружить отметки о выдаче поэта для исполнения смертного приговора. Гумилева расстреляли в ночь на 26 августа 1921 года в числе 57 осужденных по делу о заговоре против советской власти.
«До сих пор годовщиной гибели поэта считалось либо 24 августа, когда был вынесен приговор, либо 25 августа, потому что обычно приговоры приводились в исполнение на следующий день. Теперь же у нас есть две отметки на актах о выдаче и расстреле, которые дают точную информацию», — сообщил руководитель центра «Возвращенные имена», редактор книги памяти «Ленинградский мартиролог» Анатолий Разумов, обнаруживший свидетельства.
Место расстрела и захоронения поэта до сих пор считаются неизвестными: «Ни в одном из документов той поры не отмечались места расстрела и погребения. По каким-то причинам это было не принято» — говорит ученый.
Николай Гумилев — русский поэт-акмеист, переводчик, литературный критик, путешественник, участник Первой мировой войны. Основные темы его лирики — любовь, искусство, смерть. В творчестве поэта есть также стихи о войне, однако, как отмечают критики, практически отсутствует политическая тематика. 3 августа 1921 года Гумилева арестовали по делу «Петроградской боевой организации В.Н. Таганцева». 1 сентября 1921 года было опубликовано постановление Петроградской ГубЧК от 24 августа о расстреле Гумилева в числе 96 осужденных за участие в «заговоре Таганцева». В 1992 году поэт был официально реабилитирован
Не обижайте свою женщину — не надо! Однажды – вдруг, она разучится прощать. И в самый трудный миг холодным взглядом, С презрением начнёт, обиды возвращать...
Появится другой – повыше, красивее, Такой же удалой, как в молодости Вы. Пусть даже лишь во сне, он будет чуть нежнее, Для женщины своей, Вы будите мертвы.
Поймёте лишь тогда, как нежно Вас любили, Когда в тиши ночной останетесь один. Вы вспомните в тот миг, – как под Луной бродили, Как сердце из груди. Как полыхал камин.
Не обижайте свою женщину, не надо. Делитесь с ней любовью и теплом. Ведь птица счастья, это лишь награда, А к небу не взлететь с одним крылом. 19.09. 2016г.
В 1943-ем Эдуард был уже лейтенантом и попал на Украинский фронт, через время стал комбатом. Бой под Севастополем, который состоялся в мае 1944-го года, стал для Эдуарда роковым. Его батарея оказалась во время боя полностью уничтоженной, однако остался запас боеприпасов. Отчаянный и смелый Асадов принял решение отвезти на машине эти боеприпасы в соседнюю часть. Ехать пришлось по открытой и хорошо обстреливаемой местности. Поступок Эдуарда можно было бы назвать опрометчивым, однако, благодаря смелости молодого человека и запасу боеприпасов, стал возможным перелом в сражении. А вот для Асадова этот поступок стал роковым.
Разорвавшийся рядом с машиной снаряд смертельно ранил его, осколком была снесена часть черепа. Как потом сказали врачи, он должен был умереть спустя несколько минут после ранения. Раненый Асадов сумел довезти боеприпасы и только потом потерял сознание на долгое время.
Эдуарду пришлось много раз менять госпитали, ему сделали несколько операций, в конце концов, он попал в московский госпиталь. Там он услышал окончательный вердикт, врачи сообщили ему, что видеть Эдуард уже никогда не будет. Это была трагедия для целеустремлённого и полного жизни молодого человека.
Как позже вспоминал поэт, в то время ему не хотелось жить, он не видел цели. Но время шло, он продолжил писать и решил жить во имя любви и стихов, которые сочинял для людей.
Он не страдал, он не ходил за нею.
Не объяснялся, кепку теребя...
Она сама, однажды, чуть робея
Ему сказала: «Я люблю тебя».
Его друзья томились в ожиданье.
Худели от бессонницы и дум.
А вечером просили для свиданья
Его же новый, синенький костюм.
А тут сама в морозы прибегала.
На стул бросала шапку и пальто.
И он решил: ему такого мало.
И он решил, что это всё не то.
Ушёл, уехал, ждал особой встречи.
Других красивых провожал домой.
Ловя себя на том, что каждый вечер
Он, засыпая, думает о той.
Ей написал письмо на трёх страницах,
А через месяц получил назад.
Ну что с такой обидою сравнится,
Чем эта надпись «Выбыл адресат».
Вдруг стало всё бесцветным...
Не клеилась работа как на грех.
И виноват никто, как будто, не был,
Но счастье стало трудным, как у всех.
Что такое счастье?
Что же такое счастье? Одни говорят:- Это страсти: Карты, вино, увлеченья - Все острые ощущенья.
Другие верят, что счастье - В окладе большом и власти, В глазах секретарш плененных И трепете подчиненных.
Третьи считают, что счастье - Это большое участие: Забота, тепло, внимание И общность переживания.
По мненью четвертых, это С милой сидеть до рассвета, Однажды в любви признаться И больше не расставаться.
Еще есть такое мнение, Что счастье — это горение: Поиск, мечта, работа И дерзкие крылья взлета!
А счастье, по-моему, просто Бывает разного роста: От кочки и до Казбека, В зависимости от человека!
Мильоны — вас. Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы. Попробуйте, сразитесь с нами! Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы, С раскосыми и жадными очами!
Для вас — века, для нас — единый час. Мы, как послушные холопы, Держали щит меж двух враждебных рас Монголов и Европы!
Века, века ваш старый горн ковал И заглушал грома, лавины, И дикой сказкой был для вас провал И Лиссабона, и Мессины!
Вы сотни лет глядели на Восток Копя и плавя наши перлы, И вы, глумясь, считали только срок, Когда наставить пушек жерла!
Вот — срок настал. Крылами бьет беда, И каждый день обиды множит, И день придет — не будет и следа От ваших Пестумов, быть может!
О, старый мир! Пока ты не погиб, Пока томишься мукой сладкой, Остановись, премудрый, как Эдип, Пред Сфинксом с древнею загадкой!
Россия — Сфинкс. Ликуя и скорбя, И обливаясь черной кровью, Она глядит, глядит, глядит в тебя И с ненавистью, и с любовью!...
Да, так любить, как любит наша кровь, Никто из вас давно не любит!
Забыли вы, что в мире есть любовь, Которая и жжет, и губит!
Мы любим все — и жар холодных числ, И дар божественных видений, Нам внятно всё — и острый галльский смысл, И сумрачный германский гений...
Мы помним всё — парижских улиц ад, И венецьянские прохлады, Лимонных рощ далекий аромат, И Кельна дымные громады...
Мы любим плоть — и вкус ее, и цвет, И душный, смертный плоти запах... Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет В тяжелых, нежных наших лапах?
Привыкли мы, хватая под уздцы Играющих коней ретивых, Ломать коням тяжелые крестцы, И усмирять рабынь строптивых...
Придите к нам! От ужасов войны Придите в мирные обьятья! Пока не поздно — старый меч в ножны, Товарищи! Мы станем — братья!
А если нет — нам нечего терять, И нам доступно вероломство! Века, века вас будет проклинать Больное позднее потомство!
Мы широко по дебрям и лесам Перед Европою пригожей Расступимся! Мы обернемся к вам Своею азиатской рожей!
Идите все, идите на Урал! Мы очищаем место бою Стальных машин, где дышит интеграл, С монгольской дикою ордою!
Но сами мы — отныне вам не щит, Отныне в бой не вступим сами, Мы поглядим, как смертный бой кипит, Своими узкими глазами.
Не сдвинемся, когда свирепый гунн В карманах трупов будет шарить, Жечь города, и в церковь гнать табун, И мясо белых братьев жарить!...
В последний раз — опомнись, старый мир! На братский пир труда и мира, В последний раз на светлый братский пир Сзывает варварская лира!
«Скифы» — стихотворение Александра Блока
Стихотворение «Скифы» было написано в течение двух дней — 29 и 30 января 1918 года, сразу же после окончания поэмы «Двенадцать». Представление об общественно-политических взглядах Блока дают его записи в дневнике и записных книжках за этот период. Наиболее существенными, по мнению комментатора его творчества Вл. Орлова, являются записи от 11 января, когда из газет поэту стало известно о возобновлении советской делегацией мирных переговоров в Брест-Литовске с немцами, а также от 29 января. Срыв мирных переговоров серьёзно переживался Блоком, его негодование вызывали не только немцы, но и союзники.
11 января 1918 года «„Результат“ брестских переговоров (то есть никакого результата, по словам „Новой жизни“, которая на большевиков негодует). Никакого — хорошо-с. Но позор 3,5 лет („война“, „патриотизм“) надо смыть. Тычь, тычь в карту, рвань немецкая, подлый буржуй. Артачься, Англия и Франция. Мы свою историческую миссию выполним. Если вы хоть „демократическим миром“ не смоете позор вашего военного патриотизма, если нашу революцию погубите, значит, вы уже не арийцы больше. И мы широко откроем ворота на Восток. Мы на вас смотрели глазами арийцев, пока у вас было лицо. А на морду вашу мы взглянем нашим косящим, лукавым, быстрым взглядом; мы скинемся азиатами, и на вас прольется Восток. Ваши шкуры пойдут на китайские тамбурины. Опозоривший себя, так изолгавшийся, — уже не ариец. Мы — варвары? Хорошо же. Мы и покажем вам, что такое варвары. И наш жестокий ответ, страшный ответ — будет единственно достойным человека (…) Европа (ее тема) — искусство и смерть. Россия — жизнь».
Александр Блок: понятый гений великой эпохи
Александр Александрович Блок был единственным русским поэтом, который в школьной программе СССР по литературе не только, как Максим Горький, предупреждал и призывал «грянет буря», но и описывал её изнутри взрыва, был единственным, кому в школьном курсе литературы было позволено поставить в финале своего творчества Иисуса Христа («Двенадцать»), он был главным, кто личным присутствием вытащил и спас из забвения всю великую литературу русского начала ХХ века. Просто потому, что он ни в чём не пощадил себя. «Аще зерно пшенично пад на земли не умрет, едино пребывает».
В 1956-ом году Пастернак, для которого Блок был барометром эпохи и одним из ярчайших явлений Серебряного века, пишет о поэте:
Блок на небе видел разводы.
Ему предвещал небосклон
Большую грозу, непогоду,
Великую бурю, циклон.
Блок ждал этой бури и встряски,
Ее огневые штрихи
Боязнью и жаждой развязки
Легли в его жизнь и стихи.
Одно из самых прекрасных стихотворений Марины Цветаевой также посвящено Александру Блоку.
Имя твое — птица в руке,
Имя твое — льдинка на языке.
Одно-единственное движенье губ.
Имя твое — пять букв.
Мячик, пойманный на лету,
Серебряный бубенец во рту.
Камень, кинутый в тихий пруд,
Всхлипнет так, как тебя зовут.
В легком щелканье ночных копыт
Громкое имя твое гремит.
И назовет его нам в висок
Звонко щелкающий курок.
Имя твое — ах, нельзя! —
Имя твое — поцелуй в глаза,
В нежную стужу недвижных век.
Имя твое — поцелуй в снег.
Ключевой, ледяной, голубой глоток…
С именем твоим — сон глубок.
Встреча Сергея Есенина с Блоком также произвела неизгладимое впечатление на 19-летнего юношу: «Когда я смотрел на Блока, с меня капал пот, потому что в первый раз видел живого поэта», — напишет он позже в своей автобиографии.
«Мы пили и пьянели, читая стихи Блока, как Блок пил и хмелел, создавая их», — писал Юрий Анненков.
После революции Блок сотрудничает в Репертуарной секции Театрального отдела Наркомпроса, в издательстве «Всемирная литература», входит в дирекцию Большого драматического театра. В это время поэт почти не создает новых стихов.
Поэма «Двенадцать», ее финальный образ — Иисус Христос, возглавляющий шествие двенадцати красноармейцев, вызвал «бурю страстей» в литературном стане. Поэма была резко негативно встречена Гиппиус, Мережковским, Сологубом, но в то же время ее высоко оценили Белый и Волошин.
Блок стал свидетелем революционных событий в России. Февральскую и Октябрьскую революции молодой поэт воспринял с восторгом и готовностью. Он отказался от эмиграции, считая, что должен быть с Россией в трудное время и он стал работать редактором в Чрезвычайной следственной комиссии. В 1918 году он создаёт свою знаменитую поэму «Двенадцать», написанную в новой, совсем не «символистской» манере.
В современной школьной программе А. Блок широко представлен:
Сегодня я проснулся от шума дождя, который настойчиво барабанил в моё окно:
